За окном накрапывало, дуло, и особенно противно было оттого, что зима никак не наступала.
- Все, хочу в Африку, - решила Кошка, глядя на творящуюся за окном жуть.
- И я тоже, - скрипнул старый диван.
- Тебе-то куда, рухлядь несчастная? Да ты на полпути развалишься!
- Это, смотря как, переноситься.
- А...
- Бэ...
Дверь отворилась, электрический луч вспугнул Дрему. Птица заметалась по комнате, едва не опрокинула табуретку и чуть не вмазалась в аквариум.
Кошка терпеть не могла неожиданно-яркого света: все-таки ночное животное, и некоторые могли бы с этим считаться. А еще она обладала тонким слухом, только людям, похоже, и на это было наплевать.
- Не хочу, не буду... а... – орало невоспитанное существо и дрыгало ножками.
- Быстро спать, - сказала Женщина и закрыла дверь.
- А... – не унималось существо.
- Будешь орать, Новый год не наступит, - ответила Женщина из коридора.
- А... – завопило существо с удвоенной силой.
«За что мне эти мучения?» - вопросила про себя Кошка.
Ответа не было. Впрочем, мало ли какая невидимая гадость обитала в комнате, иной раз лучше не привлекать внимания – целее будешь.
Кошка однажды засекла одно нечто: крупного, волосатого, с ярыми желтыми глазищами - как вспомнишь, так вздрогнешь.
- Чего ты орешь-то? – Кошка не выдержала и подошла к умывающемуся соплями и слезами существу, пощекотала хвостом, мрыкнула для приличия и уставилась парой зеленоватых глазищ.
Прямо в лоб – чтобы быстрее успокаивалось.
- Спать хочу, - всхлипнуло существо.
- Ну, так и спи. Мне кажется, тебя сюда за тем и привели?
- А... – снова заныло существо.
Кошка захотела выругаться, но осеклась. Дите все-таки, не стоит учить плохому: вырастит сам научится.
- Я Новый год хочу увидеть, - прооравшись, объяснило существо.
- Тогда ложись на диван, - посоветовала кошка, дите посмотрело на нее недоверчиво, но смолчало. – Ложись-ложись, на этом болване фиг уснешь.
- Чего? – скрипнул диван, когда существо устроилось сверху.
- Ничего, - передразнила Кошка, - лучше б песню спел котенку.
- А, это можно, - всхрапнул Диван и заскрипел громче.
- Стой! – Кошка присела на задние лапы и склонила на бок голову. – Лучше уж я, а-то твоими стараниями вся ночь насмарку.
И еле слышно, на уровне человеческого слуха заурчала.
За окном неожиданно похолодало, закружились крупные белые мухи.
- Ой, снег, - прошептал малыш.
- Конечно, - не отвлекаясь от песни, сказала Кошка. – Под Новый год всегда идет снег, даже когда вы, глупые люди, его и не видите.
- А вот я люблю, когда тепло, - закрыл глаза малыш, - всегда хочу, чтобы зимой было тепло, а летом похолодало.
- Вот-вот, - заметила Кошка, - одно слово: люди. Никогда не знаете, чего хотите, только орать и можете. Вот я, например, очень хочу курить. Твой родитель на кухне постоянно дымил, вот и пристрастил меня к никотину, сволочь. Теперь все мое нутро переворачивается, мочи нет! А этот... твой папаша, курить бросать надумал. Теперь прилепливает на брюхо какой-то пластырь и в лысину жутко воняющую дрянь втирает. Ф...рмяу! Кто он после этого? Да, пес в женском роде, вот кто!
- Да уж, - скрипнул диван.
Дрема осторожно опустилась на край подушки, огляделась и спрятала голову под крыло.
- Однако, - заметила кошка, - я ведь не кричу об этой несправедливости на всех перекрестках.
Но малыш уже уснул. Спал и диван, временами похрапывая пружинами, и снилась им Африка.
- Вот так, - облизнулась Кошка. – Тишина, мир и покой. Слава те хосподя! Вот ведь, люди, даже отпрысков своих уложить не умеют, все мне приходится.
Она прыгнула на подоконник и начала вылизываться.
Температура за окном быстро падала.
Вот пронеслись ледяные сани необычайно красивой женщины, уносящей глупого замерзшего мальчишку в страну вечных льдов и снегов, – какая-то старая женщина из «Знающих» в который раз рассказывала внукам сказ о Снежной королеве.
Пролетела на помеле ведьма: как всегда, молодая и безудержно соблазнительная.
Черт, с целым мешком краденых месяцев удирал от полиции нравов третьего архангелского управления. В вышине побрякивали олени полупрозрачного нездешнего Кольки Красноштанного: все-таки в него у нас верят хуже. А по проспекту в бубенцах и детском смехе на лихой белоснежной тройке въезжал в Столицу Морозный дед. Не то с дочкой, не то с внучкой – он, кажись, сам уже не помнил.
Только празднующие люди ничего не видели: суетились, запускали шутихи, жгли свечи, набивали пузо и галдели.
Иногда Кошке становилось их жаль, но она быстренько брала себя в лапы и успокаивалась: все волшебные сущности и животные - мизантропы по натуре, особенно кошачьи.
В темном уголке завозилось, зашуршало и несколько раз чихнуло.
- Явился, не запылился, - фыркнула Кошка.
- Еще как запылился, - пчихнул крупный, волосатый, с ярыми желтыми глазищами. – У вас в углу знаешь грязища какая?
- Обязательно шепну Женщине в ухо, пока спать будет, - хмыкнула Кошка.
- Шепни-шепни, - одобрил Домовой.
- Думаешь, она не в курсе? Просто хозяйка плохая.
- Э... не надо «ля-ля»: я ее с малолетства нянчил. Потом сам приберусь.
Кошка потянулась, выгнув лощеную спинку:
- Ты что альтруист? Может, тебя сразу под хвост послать?
Домовой оглянулся. Хвост у него, действительно, был шикарный: оранжевый в изумрудную полоску:
- Неужто не знала, что все домовые очень любят людей. Искренне, между прочим, потому, когда обижаются, и пакостят.
Кошка только вздохнула.
- А пойдемте, Лукерья Котофеевна на бал, там как раз уже собрались все?
- И Сам?
- Новый год уже давно там.
- Он хоть симпатичный? – мечтательно улыбнулась Кошка.
- А-то.
- Ну, ладно, - она мурлыкнула и распушилась.
Прошла мимо спящего Ванечки, остановилась, обернулась и легонько погладила ребенка по голове.
- Новый год ему увидеть хочется, Боже ты мой! – и, прищурившись, ушла через темный угол в сопровождении самого доброго домового на свете.
А Ваня спал на старом диване и блуждал по жаркой Африке. Новый год был рядом, что-то рассказывал и показывал, но как ребенок не силился, не мог запомнить его лица.

Зовут меня Муся.
Я - большая и толстая кошка, сижу на комоде и наблюдаю за обстановкой в комнате.
Бедновато тут.
Из мебели - только старый скрипучий диван, торшер с двумя абажурчиками, большой круглый стол красного дерева, доисторическая этажерка, забитая книгами, и мой комод.
Из живых - только я и важные круглые часы на стене.
Ой, нет, еще есть хозяйка.
Она - ровесница этажерки - такая же потрескавшаяся, кривоногая, переполненная мыслями и болячками. Поэтому я их иногда путаю: стоят рядышком обе, не шелохнутся. Думают, наверное.
От нечего делать, смотрю на них яркими синими глазами и тоже начинаю думать.
Всегда об одном и том же.
О Времени.
Я его не люблю за нежелание останавливаться. В этой реальности оно не подвластно никому. Даже мне. Поэтому приходится принимать его таким, как оно есть - коварным и жестоким. Стоит только заняться каким-нибудь важным делом, например, считать трещины на потолке, как оно, усмехаясь, моментально превратит утро в вечер.
Или может обмануть, остановив стрелки на часах, замереть и притвориться застывшим. Минуты становятся тягучими, вязкими. И я начинаю сливаться с ними и тонуть, теряя им счет.
Вот так частенько, увязнув в болоте Времени, застывают, задумавшись, две этажерки.
Но та, которая хозяйка, устает быстрее и начинает медленно двигаться в сторону дивана. Или в сторону комода. Тогда я понимаю, что она идёт ко мне.
Летом, осенью и весной я её не боюсь. В эти времена она - добрая. Гладит меня, заглядывает в глазки, иногда даже целует. А я не отворачиваюсь. Мне нравится. Я даже пытаюсь производить ответные звуки, но, кажется, не могу. Это никого не огорчает.
Я здесь уже три года.
Года очень удобно считать.
Хотя и неприятно.
Очень неприятно: ведь я - подарок. Меня подарил старушке её Внук.
И теперь, когда наступает очередной Новый год, хозяйка ломает меня ножницами, просунув их в щель на спине, и вытряхивает из меня монеты. Потом приходит внук и забирает их.
А старушка, нацепив на нос очки, аккуратно приклеивает обратно сломанный кусок моей спины, кидает в меня монетку и ставит обратно на комод.
Я возмущенно звеню единственной пока денежкой и со страхом смотрю на часы.
До следующего Нового года еще масса Времени, но я уверена, что пролетит оно в одно мгновение.

(с) Fanny

Эта незамысловатая мелодия была моей ядерной кнопкой. Едва из сотового изливался первый аккорд, адреналиновые мегатонны лезвием проносились по кончикам нервов, расплёскивали меня по безвоздушному пространству, испаряли из мира привычных цветов и звуков. Решал, быть мне или не быть, голос, заключённый в бездушную коробочку мобильного.
На этот раз баритон, скрывающийся за шумом льющейся воды, вынес приговор — не быть. Лев всегда звонил из дома, надёжно спрятавшись за хлорированный водопад в ванной. Слова в трубке ёжились, зависали в эфире в нелепых позах, но сути своей не меняли.
— Малыш, прости. Я обещал, что Новый Год мы встретим вместе, но… Я буду второго. Приехала её мать, не могу же я при ней… Второго утром она уедет, и я, клянусь тебе, поговорю с женой. Ты не представляешь, какая у неё мать. У нас полный дом гостей. Я в безвыходной ситуации. Что решают какие-то два дня?
Я молчала. Не оттого, что мне было нечего сказать. Было. И не только сказать. Выкричать. Выорать. Выскулить. Провыть в муть сонной, безразличной луны. Но закоулок Вселенной, куда меня занесло ударной волной, был лишён воздуха. Как известно, в безвоздушье звук не распространяется. И я молчала. Лев увязал в годами повторяемых фразах, путался в колючей проволоке вины. Оттого раздражался.
— Что ты молчишь?! Жизнь имеет свои ограничения. Мы взрослые люди. Я пришлю за тобой такси, ты поедешь к себе домой, а через два дня я заеду за тобой и мы…
— Не надо такси. Я тут…
Хотелось его утешить. Но в моём вакууме речь была непозволительной роскошью. От неё слипалось горло. Я выключила телефон. Без десяти двенадцать. Надо запомнить. Реальность парализовало в этой предысходной точке поблекшего, изжившего себя года.
Лев привёз меня сюда два дня назад. Романтический Новый Год на двоих. Первый. Вместе. Я осталась вить пасторальное гнёздышко, а Лев, чмокнув меня по-хозяйски на прощание, укатил в город, чтобы вернуться 31-го. Уже моим безраздельно. Которая по счёту попытка? Их было ровно столько, сколько необходимо женщине, чтобы понять — в её жизни ничего не изменится. Никогда. Промчится пара-тройка вечностей, а в её сотовом так и будут свиваться бесконечные спирали фраз и шуметь коммунальная Ниагара чужих кранов.
Отключив вмёрзший в руку телефон, я несколько раз успела состариться в одиночестве, умереть от безысходной дряхлости и вновь родиться из бесцветной пустоты. Рождаясь, помнила — эта моя жизнь снова опишет мёртвую петлю в звенящем безлюдье и завершится, как и предыдущая, холодно и бессмысленно.
Я оглядела новое для меня пространство. Оно не менялось — комнатушка неказистого деревенского дома, унаследованного от бабки каким-то другом Льва. На круглом столе вязаная крючком скатерть. Тончайшая паутинка тихого счастьица. На фоне раритета угрюмой толпой бессмысленные закуски. На блюде покорно распласталась утка. Выходит, смерть невинно убиенной была напрасной. Кому теперь нужны её поблёскивающие золотистой корочкой ножки… Нацелившаяся пробкой в низкий деревянный потолок бутылка шампанского. Её финальный отсчёт тоже был прерван. Стрелки часов всё так же напоминали, что агония уходящего года продлиться десять минут. Часы в остановившемся и обесцененном мире тоже замерли. Стало жаль умирающий год, ни за что погибшую утку и лишившуюся своей сакраментальной обязанности салютовать под бой курантов бутылку. Я закрыла лицо руками.

— И чего? — Презрительный голос заставил вздрогнуть. Я оглянулась. — Чего время тянешь? — уточнили недовольно.
С печки сверкнули два снисходительно прищуренных глаза. Я вскочила. Выяснилось, что я сидела на полу и изрядно продрогла.
— Ты кто?!
— Не надейся, — усмехнулись из полумрака, рассеянного за лёгкой занавеской, отделяющей печную лежанку от комнаты — не ангел, которых под новый год обещают в изобилии. — Пахнущие берёзовыми вениками сумерки шевельнулись, из них вытекла кошка. Природа задумывала её сибирской красавицей, но суровая действительность превратила в подобие свалявшегося мотка мохера. — Муськой звать. Раньше у Пахомовой жила.
— А сейчас? — глупо спросила я, точно этот вопрос был самым насущным.
— К тебе пришла, — вздохнула Муська. Похоже, человеческая тупость изрядно утомила её за годы сосуществования с неразумными Homo Sapiens. — У тебя натоплено. — Кошка невесомо вспрыгнула на стол и уселась рядом с оплаканной мной утицей. — Угостишь или, как водится, валенком по морде?
Я кинулась к блюду и с готовностью вывернула из ароматной мякоти здоровенный кусок. Говорящая кошка виделась мне существом высшего порядка, которой должно прислуживать и всячески ублажать.
— Пожалуйста!
Муська благосклонно повела усами и принялась за трапезу. Я, подперев подбородок кулаком, умилённо смотрела на нежданную гостью. Было приятно, что мои кулинарные изыски не пропали даром. Явление Муськи сдвинуло стрелки часов с окоченевшего «без десяти». Они встретились на пике циферблата и слились в единое целое.
— С Новым Годом, — сказала я, поднимая бокал.
Кошка вальяжно развалилась на скатерти и глянула на меня сквозь зелёные амбразуры глаз.
— Со старым разберись сначала.
— То есть? — Я опешила.
— Знаешь, почему говорят, что у кошек девять жизней?
— Живучие, — невпопад ляпнула я и смутилась. Муська не обиделась. Только хмыкнула.
— У нас жизнь, считай, бесконечная. Сколько хотим, столько и живём. И всё счастливо.
— М-м… — протянула я с завистью.
— Вот сейчас в тепле и с птичкой в брюхе — с пяток жизней. Хорошо. Спасибо за угощение.
— Красиво сказано, — улыбнулась я.
— Красиво говорить не умею, — огрызнулась кошка. — Я вообще крайне редко говорю с людьми. Они ничего не слышат и не замечают. Ты вот не заметила, что я время остановила. Мы с тобой тут лет сто сидим. И все у огонька, да у сытного стола. Плохо разве? Это ты почему-то проскочила залпом.
— Не в утке счастье, — попыталась я ввернуть мучившую меня тему.
— В любви? — Муська насмешливо наморщила нос. — Тебе ж, небось, вечную подай?
— А зачем нужна временная?
— У людей она всегда временная, — отрезала кошка. — Она у кошек только, какую сами задумали.
— Угу, — недоверчиво фыркнула я. Муська мой скепсис проигнорировала. Пустилась в воспоминания.
— Помню, придёт мой Мурлан под окно и поёт. Голосище у него… Псы дохли! А он, знай себе, выводит. Томится. Меня зовёт. Заслушаюсь. Королевой себя чувствую. Соседская Мурка от злости косяки грызёт. А мне хорошо. Как тут время не остановить. Так и прожила лет пятьсот. И все пятьсот — Клеопатрой!
— И что? — заинтересовалась я.
— Надоело потом. — Муська беспечно отмахнулась хвостом. — Воет и воет. Запустила время, на Мурлю помоями и плеснули. Чтобы не орал под окнами.
— Жестоко, — укорила я бессердечную красотку.
— Жестоко у вас — песня две минуты, потом всю жизнь помои. А мы с Мурликом сколько веков в любви да неге. Всё почему?
— Почему?
— Время в правильном месте останавливаем. Когда счастливы. Вот сколько мне сейчас лет дашь?
Я глянула на изрядно пощипанную кошку. Замялась. Не обидеть бы.
— Десять? — осторожно спросила я.
Она расхохоталась.
— Тысячи две! У любой кошки спроси, нам три тысячелетия, тьфу! Мы же любое счастьишко подбираем, да живём его.
— Нам бы так…
— Вы устроены иначе. Вот деньги, допустим. С лица спадёте, высохнете, пока бегаете за ними. Нет бы, заработали, получите своё — понежьтесь. На деньги те минутку какую урвите, да и потяните её. Восход там у моря, песочек… Не знаю, что вы любите. Мне-то краше тёплой печки нет ничего. А вы?
— Мы ездим на море, — обиделась я за всё человечество.
— Ездите, — согласилась кошка. — А время там у вас прежнее, летучее. Потому что дальше нестись надо. Новые бабки рубить. Привычка.
Кошка встала. Потянулась.
— Пошли.

Мы с Муськой сидели на заснеженной крыше покосившегося домишки. Из трубы неспешно клубился белёсый дым. Я прижалась спиной к нагретым кирпичам. Завтра дублёнка будет изгваздана копотью. Но разве это имеет значение сейчас, когда мне так уютно и вольно. Да и когда ещё наступит это самое завтра! Я отхлебнула шампанского из горлышка и подняла глаза к зависшей в безвременье Луне. Пушистые комья дыма плыли вверх, замерзали и возвращались невесомыми пёрышками снежных хлопьев.
— Странно, — задумчиво сказала Муська — вы ведь умеете замедлять время. Почему делаете это только когда несчастны?
Я не нашлась, что ответить. Сунула озябшую руку в карман и не обнаружила там мобильного. Впервые за три года.

--------------------------------------------------------------------------------
Псиса Фе

© nora