Покажите ваш язык «Октябрь» много лет публикует нескончаемый романный цикл Вацлава Михальского. В двенадцатом номере за 2009 год наконец-то завершилось «Прощёное воскресенье», а до того был «Храм согласия», а ещё раньше — «Весна в Карфагене» и т.д.
Нормальное историко-мелодраматическое чтиво в духе Жюльетты Бенцони. Две разлучённые сестры — графини Мерзловские. Одна то в Тунисе, то в Париже, вторая мыкается в Советском Союзе.
Коллизии, встречи, разлуки, злодеи, внебрачные дети и красавец Адам в амнезии. Непонятно, зачем печатать всё это в серьёзном литжурнале малыми порциями. Впрочем, «Октябрю» виднее…
Но думаю, что Жюльетта Бенцони вряд ли позволила бы себе вот такое задорное косноязычие…
«А дело было в том, что санитары несли хоронить ампутированные конечности, а говоря по-людски, руки-ноги, ещё недавно бывшие частью молодых людей, которые три дня назад и предположить не могли, что останутся калеками на всю жизнь».
Вацлав Михальский не только игривый стилист, но ещё и просветитель. Любит он в самый напряжённый момент действия вставить справку. Бенцони тоже просвещала читателей, но делала это к месту. В отличие от Михальского.
«Как сказали бы сейчас, Александра участвовала в операции своего мужа на автопилоте. (Много лет спустя она вычитала, что автопилот изобрёл в Америке русский эмигрант первой волны В.Б. Сергиевский.) А что касается самой операции, то точно такую же они делали когда-то на Сандомирском плацдарме маленькому московскому генералу, только совсем недавно переставшему досаждать Александре своими ухаживаниями, с тех пор как она фактически вышла замуж за своего бывшего комбата Ивана Ивановича, а попросту Ванечку-адмирала».
А кто изобрёл тот кривой автопилот, на котором начинают писать авторы, как только речь заходит о землетрясениях, автокатастрофах, трудных операциях и падениях с высоты?..
«Внезапно что-то тёмное, тяжело обрывая дикий виноград, оплётший стену и терраски обоих этажей, и ломая хрупкие стволы рыжих лилий и бледно-сиреневых ирисов, росших прямо под террасками, опустилось почти у самых моих ног. Это не было ни птицей, ни зверем, это было гораздо большее, что отчасти напоминало человека. Вместо тела на земле распростёрлось зимнее пальто с большим котиковым воротником, из которого прямо на меня смотрели два тусклых тёмных глаза»(Наталия Брагина. С высоты птичьего полёта // Знамя. 2009. № 12).
Нет, это не фантастика и не хоррор. Это всего лишь воспоминание о том, как упала со второго этажа сумасшедшая старуха, свекровь соседа-полковника. В пальто. Почему пальто распростёрлось вместо тела? Спросите у Наталии Брагиной.
А мы возвращаемся в двенадцатый номер «Октября».
В Крыму прошёл очередной Волошинский фестиваль, коему посвящён блок публикаций. В том числе очерк-предуведомление Валерии Пустовой «Большая песочница Коктебеля».
Говорят, что талант поэта определяется по его способности сочинить эпиграмму или частушку. Точно так же степень мастерства критика выявляется в том, как он пишет «краткий отчёт о мероприятии». Всего лишь отчёт — без соусов и гарниров, без «дискурсов», «парадигм» и прочих наворотов.
Текст Пустовой я не взял бы даже в газету «Адыгейский университет». Судите сами…
«Когда молодые писательницы… в костюмах и гриме пиратов затеяли игру с родителями и детьми, а также самыми любопытными из взрослых поэтов, они были в своей стихии: воздуха, тянущего побегать, моря, зовущего пошуметь. Игроки вспоминали детские стихи и сочиняли их на месте, писали сказку про школьника и коллайдер и закапывали «секретики», заново учились прыгать в классики и дружиться по считалочке: «я дрозд — ты дрозд, у меня нос — у тебя нос…» Конфеты из сундука с сокровищами ещё долго расхищали, как настоящие пираты, дети».
К сведению автора: «на месте» возможно только убить, но отнюдь не сочинять детские стихи; заново учатся прыгать выздоравливающие после тяжкой болезни; в классики — играют, а не прыгают; что такое «заново учились дружиться по считалочке» и «расхищали, как настоящие пираты» — недоступно моему уму, а «море, зовущее пошуметь» — образчик стилистики плохих переводов с английского.
А ещё Валерия Пустовая поведала о традиционном «литературном заплыве» (есть такой премилый ритуал Волошинского фестиваля: писатели плывут со своими рукописями; кто доплывает первым — того печатают в «Октябре»).
«Так кураторы заплыва вместе с пятью участниками оказались на нудистском пляже… Поэты и нудисты пока не вступили в культурное взаимодействие. Но Андрей Коровин обещал исправить это упущение в следующем году».
Поэтам-пловцам проще: у них имеются рукописи (в зубах). Можно развернуть рукопись, свернуть её в трубочку, стукнуть нудиста рукописью по лбу. А что есть у нудистов? Каким образом нудисты смогут вступить в культурное взаимодействие с приплывшими к ним поэтами?
Художественное наполнение «фестивального блока» вполне соответствует предуведомлению Пустовой…
Вот отрывок из рассказа Владимира Лорченкова «Целься лучше». Вообще-то Лорченков хороший прозаик, но, наверное, вступил в культурное взаимодействие с нудист(к)ами. И вдохновился…
«Я… побрёл в комнатку… Но, конечно, спросонья ошибся. И долго с недоумением глядел на какой-то голый зад, раскачивавшийся передо мной. Потом над задом наклонилась голова. Это была наша соседка, молодая жена какого-то лейтенанта. Она, как я понимаю теперь, спала голой, встала попить водички ночью, тут в комнату и завалился я».
Как следует из текста, в той комнате, помимо тётеньки и малолетнего героя-рассказчика, больше не было никого. Это означает, что тётенька наклонилась над собственным задом. Она трансформер, не иначе…
Все эти словесные мутанты — конечности, бывшие частью молодых людей, воротники с глазами, самые любопытные из взрослых поэтов и голые лейтенантши-трансформерши, фактически вышедшие замуж — стремительным домкратом обрушиваются на моё несчастное сознание.
И зовут меня пошуметь.
Не могу не откликнуться на их зов.