Шла шалава по шоссе
И сосала сушки,
А навстречу Наше всё,
Ушки на макушке.
Вышел ночью из тумана,
Глянул, нет ли мусоров,
Вынул ножик из кармана,
На гоп-стоп – всегда готов.
Тормозит пером шалаву,
У дороги на краю,
Говорит, припомнив маму:
«Пикнешь, пузо распорю.
Ты чего не знаешь, чушка,
Александр меня зовут,
А моя кликуха – Пушкин,
Тёлки даром мне дают».
Отобрал у девы сушки,
Сигареты, телефон,
Подобрел и шепчет в ушки,
Словно тенор саксофон:
«Расскажи, как поживаешь?
Не лютуют ли менты?
Днем и ночью, поди, маешь,
Не щадя своей дыры.
Поделись усладой сладкой,
Дай вкусить твоих ланит,
Насладиться кожей гладкой,
Ах, как твой подол манит.
Брось быть жадиною гадкой,
Я ж пиит, не сибарит»,
Ну а сам уже, украдкой,
Длани на персИ тулит.
«Твои груди будят страсть,
Видать не рожала,
Так давай уж за всю масть,
Открывай хлебало!»
Дева глянула волком,
Стала раздеваться
Ссыт, конечно, кипятком,
А куда деваться?
Начала она с конца,
Ритм свой навязала,
А потом и молодца,
Как удав, всосала.
Негра женщину познал
Через тьму желудка,
И кричит, поняв обман:
«Ах ты, проститутка!
Ты зачем набила в лиф,
Две подушки с пухом,
Кабы я бы знал о них,
Не повёл и ухом.
Отпусти меня скорей,
Мне в тебе не мило».
Но шалава, став мудрей,
Чует с нею сила.
Пробку в попку вогнала,
И горох сварила,
Три дня ела, не срала,
Наше всё сгубила.
Задохнулся он в неволе,
А шалава под кустом,
Схоронила его с горя
Укрыв фиговым листом.

Он лежал один, как филин,
Нет тропы на тот погост.
Но однажды птицы Сирин,
Гамаюн и Алконост
Мимо кучи пролетали,
И почуяли горох.
Запах, чисто Пармезани,
Да на вкус ещё не плох.
Гамаюн, вечно голодный,
Два ведра говна сожрал,
Пока ноготь благородный
На мизинце увидал.
Испугался, птичка-душка,
Облик девичий принЯл,
Сирин молвил: «Это ж Пушкин»,
Трупик хладный откопал.
Подозвали Алконоста,
Наше всё он оживил,
И велел поэту просто,
Чтоб к шалаве не ходил.
После чуда Воскресенья
Шура меньше дев желал,
Демонстрируя терпенье,
Ночью грабить перестал.
Днем теперь распутниц мочит,
Сзади ножичком без слов,
А потом уж, всё что хочет,
Получает с мертвяков.
Какой деве грудь откусит,
Какой жопу надерёт,
А шалаву встретит – трусит,
И на хату когти рвёт.
Пресса наша написала:
Что из трупов кровь хлебал,
Внук мулата Ганнибала,
Некрофил и каннибал.
Врёт, чтоб напугать Европу:
В кабаке вчера поэт
Подавал щипал за попу,
Пил Клико и ел лангет.

Солнце к лету устремилось,
В воздухе весна висит,
В дамах что-то пробудилось,
Власть под добрую косит.
Гамаюн в небесной глади,
На одном крыле плывёт,
С высоты отважно гадит
Песнь поёт, как попадёт.
Птичка Божья и не знает,
Что фекалии к деньгам.
Жизнь идёт, маразм крепчает,
Тени рыщут по углам,
А сугробы тают, тают,
Что они откроют нам?

Иллюстрация Обри Бёрдслея.

© Copyright: Клавдия Кнопассер, ленинградское шоссе, март 2010 года.