Елена захлопнула сумочку и огляделась по сторонам. По улице сновали чужие люди и никому не было до неё дела. И вовсе не из-за облика, сомневаться не приходилось. Можно было вырядиться в павлиньи перья или завернуться в простыню, скакать на одной ножке или горланить «Хас-Булат удалой», можно было даже написать зелёнкой на лбу «Невидимка» - это ничего бы не изменило. Так же, как её чёрная шляпка, серый плащ, тёмные очки в пол лица, чёрные туфли, колготки и перчатки. У жителей мегаполиса хватало своих забот. Ничего личного: она тоже воспринимала их как некую массу, часть пейзажа, воплощение вечного броуновского движения - во все стороны и никуда. В этой толпе легко затеряться, легко быть одинокой. И это подходило Елене как нельзя лучше.
Дело в её бывшем шефе. Нет, не так. Дело в голубом конверте. Опять неправильно. Дело в том, что родители назвали её Еленой... Которая должна была стать прекрасной. Отец неоригинально звал дочь «принцессой», а мать «маленькой красавицей». Может, так оно и было. А может, и нет. Родители остались в прошлом, теперь есть только их голоса по скайпу и электронные письма. Которые на самом деле может отправлять кто и откуда угодно! Ей это уже не проверить. А здесь она никому не кажется красивой. Здесь в цене блондинки. Или шатенки. С розовыми либо смуглыми лицами.
Зелёный цвет волос, белая с перламутровым отливом кожа, изумрудные глаза, рыже-каштановые брови и ресницы не то, чтобы удивляли кого-то, но что лучше бы «сменить имидж» она слышала постоянно. Только обрезать волосы, чтобы носить парик - не хватало решимости, а пудра не ложилась на слишком гладкую кожу. Приходилось делать вид, что оригинальность любой ценой - её девиз.
На работу тоже долго не брали. Хотя умела многое, да что там - почти всё. В мюзик-холле продержалась чуть больше недели. Пока один из зрителей не пожелал стать клиентом. Нет, Елена вовсе не отказалась! Только уже в верхней комнате, когда они разделись, гость вдруг включил свет. Неприятно вспоминать, как вытянулось его лицо, как он замахал руками, а потом, зажав рот, кинулся в ванную. Тогда Елена была изумлена настолько, что даже не обиделась: она еще считала, что красива. Подошла к зеркалу, взглянула: точёная шея, изящные плечи, небольшие упругие груди, тонкая гибкая талия, широкие бедра, длинные ноги, матово поблескивающие зеленоватые чешуйки на животе и лобке... И без этой дурацкой пробочки-затычки прямо посередине, как у здешних...
Опомнилась, когда хлопнула дверь. А когда уже оделась, вошёл шеф, странно двигая шеей, словно воротничок ему слишком тесен. «Елена, - сказал он, - я не знаю, что ты сделала с посетителем. Оскорбила, напугала, попыталась шантажировать, - это неважно. Не знаю, и знать не хочу. Только он вылетел от тебя как ошпаренный. А ведь я предупреждал. Можешь собирать вещи». Он чуть помолчал, а потом добавил: «Ты хорошо танцуешь, милочка. Но перед тем, как искать другое место, лучше перекрасься. Уж больно у тебя цвета... гм... попугайские!».
Елена попробовала воспользоваться советом. Ничего не вышло: краска просто скатывалась, даже не смачивая, с её шевелюры и кожи большими каплями. Оказалось, что отмывать линолеум – долго и утомительно. Это знание стало единственным результатом эксперимента.
За полгода успела поработать моделью в рекламном агентстве, зазывалой в цирке-шапито, продавщицей в секс-шопе и журналисткой. Рекорд был установлен на самом последнем месте работы: секретарём в обществе слепых. Два месяца. Столько прошло до того дня, когда к немолодой и нескладной, долговязой, вечно горбящейся председательнице приехал в гости младший брат. Горячий и смешливый молодой человек. Правда, тоже заметно сутулящийся - видимо, стесняющийся высокого роста. Зато с красивыми и абсолютно здоровыми карими глазами. Он смеялся над ее зелёной шевелюрой: прозвал «рождественской ёлочкой», три раза приглашал в кафе и один раз они даже катались на речном трамвайчике. Только вчера - целовались в тени подъезда.
А сегодня утром... голубой конверт... И в нём письмо! слова этого письма теперь пылали перед её взором не хуже, чем «мене, текел, упарсин», словно она оказалась гостьей на пиру Валтасара: мы не можем быть вместе, мы слишком разные, и я даже не могу рассказать тебе об этом - ты всё равно не поверишь...
При одном воспоминании у Елены затряслись руки. Откуда он узнал, что она другая! Кто ему сказал! Впрочем, разве это важно.
А вот и то здание, к которому она спешила. Говорят, в нем чуть ли не сотня этажей. Так или нет - несущественно. Ей хватит. Она взмахнула перед вахтером просроченным журналистским удостоверением и решительно прошла к лифтам. Двери открылись, закрылись, слегка закружилась голова...
«Что такое - человек? - думала Елена. Я - человек? У нас дома все такие. И никто никогда не сомневался, что мы люди. Мы смотрели телевизор и слушали радио, наши мальчишки строили дельтапланы, а девчонки плели фенечки из жемчужин, благо, в море их полно, походи по дну с часок - непременно найдёшь. Какая разница, какого цвета волосы. Неужели так важен этот чёртов пупок! Все равно же никто не помнит, как именно появился на свет!». Она не задавала себе вопроса, почему родилась иной. Ей это было всё равно. Она хотела только понять - что именно делает её здесь отверженной, и приходила к выводу, что сущая малость. От этого становилось ещё горше. Когда комок в груди стал окончательно невыносим, лифт остановился и отворил двери.
Два шага через лифтовый холл, площадка, окно. Во всю стену! Толстое, мощнее витринного, стекло! Никаких признаков, что его возможно открыть! Она беспомощно оглянулась, в надежде увидеть какую-нибудь лесенку вверх, на крышу, но безуспешно. Опустив голову, девушка повернула было снова к лифту, но почему-то оглянулась.
Небо, небо! Синее небо! Крыши, деревья, улицы и люди - и те, которым не было до неё дела, и те, кому не нравился цвет её волос, и те, кто брезговал её телом - всё это осталось далеко внизу. А здесь было только небо, одинаковое для всех.
И ещё птица. Птица летела красивым зигзагом, и с каждой минутой приближалась. Большая, с широким размахом светлых крыльев и уверенными движениями, в которых чувствовалась сила.
Птица... да полно! Не может быть! Разве у людей есть крылья? И эта фигура - такая высокая, стройная, и вовсе не кажущаяся теперь сутулой, фигура!
Елена расхохоталась и принялась стучать в стекло, совершенно не замечая, что по щекам во всю текут слёзы.
