Весь май, пока Соня еще училась, было тепло и ясно, а в начале июня, когда отец отвез Соню на дачу к бабушке, подул северный ветер, небо обложили серые клочковатые облака, температура упала до десяти градусов тепла, и зарядил тоскливый, как ноющая боль, мелкий дождик.
На даче было мокро и скучно.
По утрам, после завтрака, Соня надевала куртку, накидывала капюшон, и с соседними детьми, так же, как и она, подкинутыми на лето к бабушкам, каталась на велосипеде мимо участков, и в ближайшем сосновом лесу, по дорожкам, усыпанным длинными бурыми иголками, лавируя между бугристыми корнями сосен.
К часу, накатавшись и проголодавшись, она возвращалась к бабушкиным щам и блинам, грелась у растопленной печки, смотрела телевизор, читала, или играла с бабушкой Аней в подкидного дурака.
Дни на даче тянулись медленно, еле-еле, как тянет воз в гору заезженная кляча.
Но после двадцатого июнь вспомнил, что он тоже летний месяц, резко потеплело, и при солнечном свете жизнь на даче побежала веселее.
Соня по утрам ходила купаться на озеро, а на велосипеде гоняла уже вечерами, допоздна, а баба Аня, радуясь хорошей погоде, полола грядки, поливала огород, в перерыве готовила еду и зорко наблюдала за соседями и членами своей семьи.
Бабушке Ане было под семьдесят. Полная, мягкая, хитроулыбчивая, она изображала из себя глуховатую и бестолковую старуху. Но Сонечка знала, что бабка на самом деле умна и дальновидна, видит и слышит не только то, что от нее пытаются скрыть, но и то, чего на самом деле нет, или еще нет.
Она первая заметила в своей невестке Маше то, что еще ни дочь, ни муж не замечали. Поистине ненависть прозорливее любви.
–Бросит Мария твоего отца, бросит, – говорила бабушка тринадцатилетней Соне, когда они вместе пропалывали грядку моркови.– Я же вижу, как она летает, как глаза блестят. У нее любовник.
Бабка говорила, быстро полола, выдергивала колючий осот с такой яростью, как будто выкидывала из своей жизни невестку, и успевала подглядеть за внучкой, старалась определить, что та знает.
Общаясь с бабушкой, Соня научилась не обращать внимания на неприязнь бабки к своей невестке, матери Сони.
В глубине своей детской души она давно поняла, что только для бабушки Ани, похоронившей мужа, она первый человек на земле: у отца на первом месте была любимая жена, а у матери она сама и ее интересная работа. И только бабка любила Соню безоглядно и бездумно, как когда-то в его детстве, любила, наверное, Сониного отца, единственного сына. Может быть, будучи благодарной за такую любовь, Соня, привязанная к матери, прощала бабке ее отвращение к невестке.
Сейчас Соня смеялась над бабкиными наветами на мать, мечтала скорее избавиться от скучной работы и сбежать в лес.
Андрей, сын бабы Ани и отец Сони, был тихий, вялый, и, несмотря на приятную внешность, в подметки не годился матери. Мама сияла в Сонином сознание в недостижимой высоте: яркая, веселая, красивая, поющая под настроение звонким переливчатым голосом.
У Маши, у Сонечкиной матери, специальность мужская, она математик, кандидат наук. Работает в НИИ, над засекреченной темой, и даже награду ей дали недавно и премию денежную.
Соня восхищалась матерью, ее бьющей через край энергией, коротко стриженными белокурыми волосами, зеленоватыми глазами.
«Глаза цвета неспелого крыжовника» прочитала она в книжке и сразу поняла, что это про ее маму Машу.
Сама Соня была нескладная, вялая, и, глядя на себя в зеркало, жалела, что так мало похожа на мать: глаза голубые, а волосы хоть и светлые, но темнее материных, и нос с горбинкой, а не короткий и прямой.
Она восхищалась матерью бескорыстно, без всякого соперничества, зная наперед, что ей, такой привлекательной, такой умной, такой деловой, как мама, никогда не быть. Соня души не чаяла в матери, а бабке Ане лишь позволяла любить себя, и по вялости характера никогда не вмешивалась в сложные, запутанные, начавшиеся еще до рождения Сони склочные отношения невестки и свекрови.
У отца, как всегда в июле, работы было через край, надо было составлять бухгалтерский отчет за полгода, и он допоздна пропадал на службе, и еще домой брал бумаги, корпел над ними, забыв о семье.
Маша изредка появлялась на даче, привозила сладости, мороженое, и привносила необыкновенную атмосферу оживления, радости, полноты жизни, которой так не хватало Соне, пока она была с бабушкой.
Но в этот приезд матери, растревоженная словами бабки, Соня заметила, что мать как-то рассеяна, невпопад отвечает на вопросы, и часто, слишком часто даже для нее, улыбается сама себе, своим мыслям.
–Мама,– спросила не любящая окольных путей и подогретая бабкиными подозрениями Соня, когда они грелись на солнышке за домом, – Мамочка, ты какая-то странная. Уж не влюбилась ли ты?
И засмеялась своему неожиданному вопросу, давая возможность матери не рассердиться на ее, Сонины дерзости, а обратить все в шутку.
–А если даже и так,– Маша, не глядела на дочку, смотрела вбок, покусывала травинку.
–А если бы даже и так, то что…? Ты меня осуждаешь?
Соня услышала, как сильно застучало у нее сердце. Она вздохнула:
–Нет, мамочка, что ты, нет.
Маша посмотрела на дочь и быстро заговорила, радуясь возможности открыться, поговорить не таясь, прорвать ту стену, которая потихоньку вырастала между ними из-за ее, Машиной тайны. Скрываясь от дочери, с которой была близка, Маша чувствовала себя предательницей не только мужа, но и Сони, и теперь пользовалась представившимся поводом излить дочери душу. Она рассказывала и рассказывала, сбиваясь, повторяясь, оттягивая тот момент, когда придется остановиться и услышать слова осуждения и отчуждения от дочки.
Но Соня все поняла правильно.
Ее необыкновенная красавица-мама не могла прожить скучную тусклую жизнь замужней женщины, такую, как прожила ее бабка, мать отца, занятая всю жизнь только обедами, ужинами да огородом, выгадывающая каждую копейку, отказывающая себе во всем, чтобы сэкономить, накопить.
Нет, конечно, нет, у ее мамы должна быть яркая, красивая жизнь, и красивая любовь, а будничный муж-бухгалтер никак не мог претендовать на роль единственного и неповторимого для такой женщины.
–Ох, Соня,– говорила между тем Маша,– если бы ты знала какой он необыкновенный человек. Умный, талантливый, заведующий лабораторией и красавец, каких мало. Там бабочки стайками вокруг него вьются, а он выбрал меня, понимаешь? Все мне страшно завидуют.
Соня глядела во все глаза, слушала, восхищалась, чувствовала себя глубоко польщенной доверием матери.
Не каждой девочке доводится слушать про мамины любовные похождения
–Вы уже целовались?– осведомилась Соня
–Да,– Маша подняла глаза, розовый румянец залил ее щеки,– и не только.
–Я его любовница, и он сделал мне предложение выйти за него замуж.
–А я?
Соня не спросила, а папа? Нет, она сказала именно так, а я?
Она испугалась, что в жизни матери не осталось места для нее, все занял неизвестный Тимофей Николаевич.
–Доченька, а что ты? О тебе вопроса даже и не стоит. Ты будешь со мной, это просто подразумевается. Конечно, твой отец очень хороший человек, мне с ним повезло, но скучный. Сама знаешь, какой он зануда.
Соня кивала головой, думала, что дело не только в том, что папка зануда, а в том, что он не смотрится на фоне ее мамочки.
Маша вон математик, а папка всего лишь бухгалтер, а бухгалтером любой может быть, даже женщина.
Отец всегда был у Сони на втором плане, а сейчас он постепенно и совсем слинял.
–Ты все ему расскажешь, да, когда он приедет?
–Да, только вот не знаю, как это сделать деликатно. Сразу не буду, подожду немного…
Подошла баба Аня, и разговор прекратился.
Утром мама уехала, а Соня все ходила, все думала о потрясшем ее известии. Ей хотелось поскорее познакомиться с этим самым Тимофеем Николаевичем. Ведь не может же он жениться на маме, не познакомившись с ней, Соней.
Наверное, мама расписала ее, дочку свою, в самых радужных тонах, и теперь он тоже жаждет ее увидеть.
Мама вчера не сказала, когда она познакомит их.
И Соне мерещилась другая жизнь, не такая скучная и наполненная частыми ссорами родителей, какая у нее была сейчас.
Она видела себя в другой, красивой квартире, мать веселую и нарядную, и его, мамину новую любовь рядом с мамой, и ей хотелось скорей, скорей, познакомиться с ним.
Бабка глядела зорко, видела, что внучка от нее таится, отводит взгляд, и уже со страхом думала, неужели Машка и правда загуляла? И, наверное, всерьез, раз вон дочери доложилась.
Бабка ждала разрыва между сыном и невесткой все четырнадцать лет, пока они были женаты, и безграничная ее любовь к единственной внучке ничуть не смягчила ее оценку Маши.
Сын не по себе сук срубил, в конце концов, он поймет это, да настрадается-то как!
Андрей сдал баланс, взял две недели отпуска, приехал на дачу.
Ему нравилось ковыряться в земле, рассаживать цветочки, он любил яблоневый сад, посаженный им самим еще в детстве, и был счастлив провести время с любимой дочкой.
Не сразу Андрей заметил, что не все благополучно в его семье. Сонечка молчит, о чем-то думает, отводит взгляд, жена отпуск не берет, на дачу не едет.
Посреди недели он поехал в город за продуктами, жену заранее не предупредил, а она не пришла ночевать.
Андрей на дачу не вернулся, утром дозвонился Маше на работу, спрашивал, где она была, он обзвонил всех подруг.
Отступления не было, и Маша с облегчением созналась в своей неверности.
***
Та счастливая светлая жизнь, о которой мечтала Соня, оглушенная фейерверком материнской влюбленности, все не наступала и не наступала. С Тимофеем Николаевичем она так и не была знакома, а отец приходил домой поздно, злой, и ночевал на раскладушке в кухне.
Каждый вечер они с матерью, прикрыв двери, сидели на кухне до глубокой ночи: говорили и говорили, ссорились.
Соне были слышны только недовольные интонации, а слов она не различала.
Знала только, что отец ее решительно против развода, и что в суде им дали три месяца для примирения.
Не все гладко шло у Маши и с новым возлюбленным. Тимофей Николаевич оказался строгим, взыскательным и ревнивым. Он ревновал Машу к мужу, требовал, чтобы она поскорее развелась, терзал ее, и Маша потускнела, осунулась, и никак не могла решиться ни на развод, ни на полный разрыв отношений с любовником, которые так радостно, так легко начинались
Стояла осень, дни были темные, ненастные, мучительно тянулось время, и Соня, забытая, заброшенная родителями, отторгнутая и от бабки, которая жила отдельно, во всем винила отца: вот если бы он понял, что не подходит маме, тогда бы все давно было хорошо.
Ей, Соне, папка годился, она не такая необыкновенная, как мама, и ее отец вполне устраивает, она его любит, думала Соня, лежа без сна в постели.
Ее устраивает, а вот, маму, такую замечательную – нет.
И незачем тянуть резину, надо смириться и развестись.
Но резина тянулась и тянулась, и Соня плохо училась, томилась, ждала, когда, наконец, родители разведутся.
Когда она вернулась в тот день из школы, отец лежал на кровати в проходной Сониной комнате, лицом к стене, хотя был рабочий день.
Соня подошла к столу и тихо раскладывала учебники, стараясь не шуметь, когда услышала за спиной скрип кровати и голос:
–Хоть ты меня любишь?
Она повернулась, и увидела воспаленные усталые глаза отца.
Соне стало жалко его и одновременно противно, как будто он спросил что-то неприличное. И слово «хоть», ясно указывающее, какое маленькое место занимает она, Соня, в его жизни, резануло ее.
Не поднимая глаз, ничего не говоря, Соня положила учебник на стол и тихо вышла из комнаты.
Отец лежал и смотрел на закрывшуюся за ней дверь.
***
Родители не развелись.
К весне их семейная жизнь наладилась, и отец как-то незаметно перебрался из кухни в спальню.
За зиму Сонечка подросла, сильно вытянулась, похудела и похорошела. Особенно поменялся взгляд: теперь она настороженно, по-взрослому смотрела на окружающих, вслушивалась в речь, как будто взвешивала каждую услышанную фразу.
Неожиданно обретенная девичья миловидность не прошли для Сони незамеченными. Она уже не считала, как год назад, свою мать красавицей, и, сравнивая ее с собой, видела безжалостным взглядом молодого расцветающего существа и морщинки возле глаз, и проблески седины в волосах.
Позднее, оглядываясь назад, вспоминая это лето, Соня мучилась сознанием своей неизбывной вины перед отцом, своей детской безжалостности, и никогда не могла ответить себе, почему она промолчала, не сказала о привязанности к нему, не поддержала отца в минуту его одиночества и отчаяния, нанесла ему еще и эту рану. Почему? Боялась предать мать, или ее оттолкнуло слово хоть, прозвучавшее в вопросе отца?
