Предвижу всё: вас оскорбит
Печальной тайны объясненье.
А.С. Пушкин.

1.Вредное дыхание улицы

Тёплыми летними вечерами Моша Шультарханер и Гоги Никошвили любили ходить в народ. Они переодевались в лохмотья и бродили по старым московским дворикам в поисках любителей домино.

Приятели вслушивались в пронзительные вопли матерей, скликающих своих непосед восвояси, хохот загулявших компаний и матерную брань буянов. Среди цоканья лошадиных копыт, лязга трамваев и грохота отбойных молотков, крушащих мостовые, они пытались уловить специфический стук костяшек. Внимая музыки города, мужчины упорно шли на характерные выкрики:
– Мыло! Рыба! Дуся, Дуся, я дуплюся!

Подсев к игрокам тихой сапой, Моша и Гоша свертывали козью ножку, закуривали и просились на победителя. Втираясь в доверие, они угощали нижние слои общества доброй жменей Маршанской махры и обрывками «Литературной газеты» под редакцией Дельвига.

Хитрецы били козла на одну руку и под столом выстукивали друг другу ногами цифры костяшек. Исподволь поднимая ставки, они обирали пьяных пенсионеров, слесарей и дворников до «пусто-пусто». Со временем мудрый народ понимал, что «Рыба» всегда оборачивается в пользу евреев и они вечно в плюсе. Но, кроме эмпирики, никаких доказательств шахер-махера не было, и люди стали просто разбегаться при их появлении.

Тогда товарищи перешли на лото, где держали масть девушки преклонного возраста. Они приняли представителей сильного пола с распростёртыми объятиями. Но их чуткие женские сердца быстро раскусили, что когда один новичок достает бочонки и кричит номера или:
– «Барабанные палочки», «Бычий глаз», «Собачьи уши», – то другой сразу закрывает свою квартиру, а иной раз и всю карточку. Вредные старухи сговорились и на год лишили семитов права вынимать из мешка номерные бочонки.

После этого игра в Русское бинго перестала клеиться и подельники решили перейти на картишки. Благо, они оба умели читать масти и легко строили стирки по старшинству. Моша ещё корнетом играл в «Фараона» и «Девятку», а Гога с юности ходил по ярмаркам и катал купчих третьей гильдии в «Акульку». Но что годилось однополчанам на Кавказе и толстухам на хуторах близ Диканьки, в мегаполисе считалось зазорным. Город-герой слезам не верил, а подкидным дуракам тем более.

Ища выход из положения, Моша и Гоша заперлись на съёмной хате. Меблированные апартаменты находились в дешёвом доходном доме на задворках Хитрового рынка, прозванным в народе: Чертизон.

Посреди грязной комнаты сиротливо стояло обшарпанное канапе вишнёвого дерева с отделкой из грецкого ореха. Его бархатная обивка была засижена двукрылыми и описана двуногими, но друзей это не смущало. Присев тет-а-тет, они курнули кальяну и стали думать и соображать.

Мозговой штурм длился долго и прерывался чайными церемониями и перекурами. Наконец, они вспомнили про одного знакомого щелкопёра абиссинских кровей.

Он слыл знатным банкометом, но евреи держали его за тайного декабриста и недолюбливали. К тому же Эфиоп вечно кичился своим происхождением от Абрама и Сары, а в обществе говорили иное: будто на самом деле его прадедушку звали Ибрагимкой, а прабабушка Сара была внебрачная дочь поручика Ржевского. Ходили даже слухи, что у Афророссиянина есть лифляндские корни фон Шёбергов.

Однако другого решения не было. Спрятав кальян под канапе, напарники прифрантились и поспешили в гости без звонка.

2. Всё ваше будет наше

Писатель жил на Большой Никитской вместе с обворожительной женой. Несмотря на косой глаз, она была красавица, каких редко встретишь не только в России, но и в Европе. Добрая барышня обладала кротким нравом и не гоняла картёжников, а прислуживающая в салоне бабка подавала лакомый глинтвейн.

Местные разночинцы и заезжие офицеры любили там собираться. Выпив от пуза, они любовались Натали, рассказывали байки и расписывали пульку – другую. Если кто-нибудь из гостей начинал раздевать красотку глазами, то вспыльчивая абиссинская натура подскакивала и требовала удовлетворения.

По дороге ходоки купили «Бургундского» для бумагомараки, «Шабли» для Натали и шоколадку «Эйнемъ» для Арины. Просочившись к хозяину, они вежливо побонжурились и принесли пардоны за беспокойство. Скрывая хромоту, вперед выдвинулся Моша и как боевой офицер отчеканил челобитную:

– Слушай, брат Пушкин, помоги! Сил нет более биться с плебсом на улицах. Чумазые всю дорогу матерятся и перехаживают, а правила в их играх, что дышло: куда повернут – туда и вышло. Они даже сморкаются не в платок, а прям оземь, и что прикажешь делать дворянину не в одном колене?

Обучи нас преферансу! А уж мы тебя не забудем и поднесём старинный турецкий кальян ручной работы. Раритет из чёрного древа и усыпан драгоценными каменьями. Ты же – Наше Всё, не откажи уж, же ву при.

Поэт вспомнил, что кожаный чубук на его чилиме совсем прохудился. Драгоценный дым улетучивается из него почём зря и дуром расползался по анфиладам. Попадая под него, домочадцы начинали глупо улыбаться и тупить. Добрый Гений не желал вреда их здоровью и согласился:
– Быть посему, Господа. Прошу за ломберный столик.

Александр Сергеевич хоть и предпочитал штос префу, всё же преподал бурсакам мастер-класс в Сочинку. Так как походу выяснялось, что Классику, Ростов и тем паче Ленинградку с бомбами они совсем не догоняют.

И понеслось. Каждую пятницу евреи подкупали жену Пушкина шампанским, няню – сладостями и терзали его до утра. Играли они по маленькой и то и дело делали ляпы, от которых Поэт приходил в бешенство и хватался за канделябр. Он неоднократно пытался отделаться от тупых муталимов и кричал домашним:
– Всё! Хватит! Более этих жидов на порог не пускать! «Бордо» приносят балованное, играют по копеечке, а сжирают всё подчистую! Ватерклозет поди три раза засоряли и весь Калькутский коленкор перевели. Тоже мне – эстеты, не могут свой жирный эпидрон «Северной пчелой» подтереть. Да я за ночь лучше эссе накатаю или три оды, чем с ними возиться за гроши. Что я, негр что ли?

Однако, под натиском близких, лоббирующих эти игры, Александр Сергеевич сдавался. Продолжая мучиться в ожидании обещанного кальяна, он стал с каждой новой партией повышать ставки.

Время шло, и в одно субботнее утро Поэт с ужасом обнаружил, что еле-еле ушёл в нулях. После даром убитой ночи, он был не в состоянии не то что сводить Натали в ресторацию, но даже купить няне петушка на палочке. Ошарашенный Пушкин опешил.

3. Чудная Арина

В следующую пятницу Александр Сергеевич манкировал глинтвейн. Он сконцентрировался и играл, как Виртуозы Москвы под палкой Спивакова. Поэт рисковал, понтировал и даже вистовал без хода, но отмстить «пёрышникам» не получалось.

К середине ночи пуля была нулевая. Пушкин отметил, что все распасы на его руке оборачиваются катастрофой, а все неумелые промахи Моши и Гоши идут на пользу их карману. Также он обратил внимание на их невнятные покашливания, почёсывания и высказывания. Стоит одному выдать присказку:
– Хода нет – ходи с бубён, не то будешь набманут, – как другой тут же кидает пику, а если один, как бы невзначай, напевал:
– И пошёл я в пику, а не в черву! – как другой сразу шлёпал в трефу.

Гений понял, что противники семафорят друг другу тайными знаками и секретными словами. Остервенев от такой низости, он, сломя голову, бросился на мазуриков с мизером и двумя дырами. За своё безрассудство Любимец Муз был тотчас наказан. Он попал на паровоз и проигрался в первый раз со дня окончания лицея.

Не желая отпускать жульё с бабками, Пушкин бросил вслед проходимцам:
– Господа! А не сыграть ли нам партию в нардишки на посошок?

Расчет оказался верным. Мошенники остановились в прихожей и зашептались. Мегрел Гоги, хоть и принадлежал к лицам еврейско-кавказской национальности, но кидал кости слабо. А Моша перенял старинную игру у горных персов и слыл профи перед Гоги. Вдобавок оба, как игроки, понимали, что нельзя упускать возникшее везение. Напарники вернулись, и Моша отчеканил:
– Играем в короткие – до трёх очков, по полтине за фишку.

Гений понял, что нет смысла уточнять: Накгаммон или Гипер и стал быстро расставлять простой Триктрак. Настраиваясь на нарды, он приговаривал сакраментальное:
– Давненько не брал я в руки шашек!

Отдав по уму две первые партии, Поэт предложил поднять ставки втрое. Моша решил, что сегодня – его день и согласился с жадностью.

Отбросив гуманизм, Поэт незаметно выудил козявку и с её помощью пять раз подряд метнул «Ду-шеш». Закончив игру двумя «Марсами», он отбил весь карточный проигрыш и даже немного выиграл.

После ухода гостей Александр Сергеевич не удержался и воскликнул:
– Ай да Пушкин, ай да сукин сын!

Однако паршивый осадок остался и за ужином Поэт поделился с близкими. Шокированная Натали поперхнулась бланманже. Подав сельтерскую, Родионовна поправила ей буклю и резонно подметила:
– Ну что ты от них хочешь, душенька! Они же Христа распяли, а уж Наше Всё им и подавно по барабану.

Узнав о коварстве евреев, Наталья Николаевна стала смотреть на них косо.

Поначалу поэт хотел было отдубасить обидчиков тростью либо кием из палисандра, или ещё лучше из эбена. Однако поразмыслив, решил с ними стреляться с пяти шагов, но затем опять передумал, поняв, что лучше всего зарезать обоих спящими. А вот чудная Арина никогда не действовала сгоряча и потому рассудила здраво:
– А ты, Сашенька, свистни Ивана Андреевича, да и прокатите на пару гадких катал.

Пушкин и слушать не желал, так как о Ванькиной лени, неряшестве и обжорстве ходили легенды. Ещё он не выносил фауну и всегда рассказывал о птичках, букашках и иных животинках обидные гадости. Но няня настаивала:
– Напрасно кипятишься, касатик. Иван хоть и бузотёр, но не карбонарий какой, а человек достойный и остроумный. Он суть игры понимает и в карты режется с великим трудолюбием, а его азарту даже безусые корнеты завидуют.

Натали тоже подключилась:
– Александр Сергеевич – не капризничайте. Иван Андреевич – остроумен, лёгок на подъём и шарман, как играет на скрипке. Ещё он умеет изъясняться по-итальянски и пишет довольно сносные либретто для опереток, хотя и слаб в орфографии. Иль шэршэ э тёо рафлёр*, но не раз катал в Классику самого князя Голицына. А главное, он никогда не пользует дешёвые одеколоны и душится исключительно Кёльнской водой.
* Он все гребет под себя (франц.).

4. Троянский Конь

Гений, как всегда, уступил домашним, и согласился. Огромный Иван прилетел мигом. Несмотря на свою тучность, он никогда не тащился, а всегда летал. То ли от этого, то ли за любовь к Крыльям сэра Пола его подозревали в крылатости. На великосветских тусовках дамы еженощно молили Ивана раздеться и показать спину в перьях. Но он всегда отшучивался баснями о дресс-коде и не снимал фрак даже в бане.

Иван Андреевич выпил пунша и узнав о проделках бесстыжих бестий, возмутился:
– Ай да сукины дети Израилевы! Тоже мне, нашли лоха на катку!

Он тотчас согласился участвовать в воспитании семитов, но выдвинул просьбу:
– Слушай, брат Пушкин, помоги! Подкинь сюжетец с моралью о животных, а уж я тебя не забуду. Тут с Ферганы должны улётное курево подогнать, а сучок Смирдин бабки без басен не даёт, а я ему уже всего Эзопа перевёл с Лафонтеном. Ты же – Наше Всё, не откажи уж, же ву при.

Поэт рассказал пару бородатых анекдотов из жизни насекомых. Завсегдатай ночных клубов хохотал до слёз. Особо над голосистой Цикадой, которую французские кузнецы сняли на ночь, а пользовали целое лето, и не заплатили. Усмотрев сходство заграничных козявок с нашими мурашами, он взял сюжет на вооружение.

В знак благодарности Иван исполнил арию «Мадам Вандербилт» из аглицкой оперы «Бэндонзеран». Посвящая сей опус очаровательной хозяйке, он не преминул страстно облобызать её ручку до локтя и полез было на плечико, но хозяин нахмурился. Иван вмиг сделал вид, что валяет Ваньку, и скорчил такую обезьянью рожицу, что все рассмеялись. Натали пение понравилось и она хлопала в ладоши. А Александр Сергеевич даже подпевал: «Хоп-хей-хоп».

Потом мужчины пропустили ещё по кувшинчику пунша и условились о семафоре. Раздавив на посошок шампанское, они отлакировали всю выпивку глинтвейном и простились до пятницы.

Гений выдвинул аферистам ультиматум через нарочного: «более без обещанного кальяна играть не сяду, и менее чем по червонцу за вист тоже».

Партнеры согласились и прибыли в условленное время с подарком. Моша находился в радостном настроение и даже не замечал, как ныла больная нога к непогоде. Алчно потирая руки, он предвкушал сорвать банк и оставить Пушкина без имения. Гога, напротив, был в печали, переживая грядущую разлуку с кальяном. Ведь турецкую вещицу он купил за свои кровные на Малой Арнаутской и долго её обкуривал, изживая сырость.

Поэт сразу отметил про себя, что чёрное дерево чилима – чистая липа. Не устраивая скандалу, он попросил Натали снести его в курительную комнату. Красавица походу узнала драгоценные каменья на презенте, так как сама недавно брала такие же в Карловых-Варах. На водах они назывались чешской бижутерией и продавались по алтыну за фунт. Поймав себя на мысли, что косо смотрит дарёному коню в зубы, Гончарова вспыхнула и смутилась. Раскинув веер, она затрепетала японским шёлком, словно колибри крылышками.

Меж тем, игроки условились писать сразу стольник и начали. Едва Пушкин исполнил свой «Первый ремиз – золото», как дверь приоткрылась. Щель спросила голосом Арины:
– Александр Сергеевич, к вам Иван Андреевич просится. Пускать, али как?

Подсев без взятки на своём «Обязоне», Поэт был не в духе и молча кивнул. В залу мухой влетел Иван. Лучезарно улыбаясь, он бросился всех тискать и лобызать:
– Сто лет, сто зим не видел тебя, брат Пушкин! Скучал, не скрою. Ой, да тут и милейший Моша, и друг Гога, вот радость-то! Счастлив всех лицезреть в добром здравии. Пульку, смотрю, только начали, миль пардон, что помешал. О, да вы ещё и первый круг не сыграли. Прошу покорно, примите, же ву при, четвёртым по средней горке. Молодость вспомнить, а то сто лет не брал я в руки стирки!

Творец в Поэте учтиво пригласил: – Полноте, мон амии, присаживайся, а бес добавил:
– Говно-вопрос.

Евреи нахохлились, но повода отказать не было. Тревожно переглянувшись, они синхронно кивнули через губу. Огромное тело Ивана грузно плюхнулось меж гостей и раздвинуло их на почтенное расстояние.


5. Сюркуп

Игра возобновилась. Баснодел молол без умолку и гоготал над своими байками в одиночестве. Он то поучал всех:
– Карты ближе к орденам! Кури больше – партнер дуреет. Плачь сильней, кар-та слезу любит.

То подгонял:
– Преф не шашки - не думай больше часа.

То журил пасующих и иронизировал над игроками:
– Зассало стекляшкой бриться? Ты так только в баньке не скажи, а то шайками закидают.

То лукаво жалел подсевших:
– Ошибки случаются – фишки не стеклянные. У картишек нет братишек. Карта - не лошадь, к утру повезёт.

Да и вообще комментировал всю игру перлами:
– Туз – он и в Африке – туз. Полковник был большая сволочь и пасовал при трёх тузах. С тётей Полей так играть будешь, а здесь за такое бьют канделябром. На девятерной вистуют только поп с попадьёй, студенты, да штабс-капитан: первый – от жадности, вторая – от глупости, студенты – от бедности, а штабс-капитан – от храбрости!

Кроме декламации, Иван периодически причёсывался, сморкался и курил, пуская дым строго по сторонам света. Ещё он чесал левой рукой правую бакенбар-ду, правой – левую и наоборот. И вообще делал кучу движений, свойственных заси-девшемуся человеку.

Благодаря этому, Гений знал прикуп и мог не работая жить в Сочи. Остальные карты были тоже ему известны, и игра напоминала черносотенский погром. Вдобавок напарникам везло и фишка им пёрла к ним, как классицизм из Пера Лагерквиста. Быстро закрывшись, Саша и Ваня стали в очередь оказывать партнёрам американскую помощь. При этом они устраивали через раз на распасах Сталинград с Фольклендами для Моши и Гоши.

На рассвете бойня закончилась. Пулю подсчитали, и половина игроков прослезилась. Моша и Гоша вывернули все карманы, но денег расплатиться не хватало. За окном тучи покрыли небо мглою. В отдалении засверкали надвигающиеся молнии, и загрохотал гром. Непогода прибирала к рукам столицу надолго.

Иван Андреевич взял зонтик за ручку, а Мошу за шкирку, и поволок к нотариусу. По дороги хромой стал качать права, апеллируя сквозь потоки дождя к подмоченным прохожим:
– Люди! Что творится? Как средь бела дня обращаются с заслуженным инвалидом войны! Я же за вас кровь проливал! Ранения имею от злых чечен и медали с орденами от высших чинов.

Иван за словом в карман не лазил и доставал его прямо из воздуха:
– Знаем мы, как ты кровь проливал! И как на складе подъедаясь, меняя новенькие отечественные оселки на чачу. А кто скажет сколько корнет зарубили из-за угла кривыми кавказскими клинками, заточенных на тех оселках? Видали и как ты награды добыл на Тишинской барахолке у слепого инвалида. Известно и, что хромоног ты с юности. Потому что ещё в манеже юнкерской школы воровал цукер у молодых лошадей. Были б те кобылки необъезженны, как чечены, то лягали бы тебя копытом не по ногам, а в причинное место.

Прохожие на всякий случай отворачивались от несладкой парочки. Огромная фигура Ивана не сулила им ни сиюминутной выгоды, ни хорошего будущего. Не желая получить от него по микиткам, молчаливое большинство шло далее. Кто строить проклятый царизм, кто по своим делам, а кто и просто праздно тащился. Но во многих опущенных глазах теплилась надежда дожить до великой революции или хоть до какого-нибудь захудалого бунта.

В нотариальной конторе они составили закладную на родовое имение проигравшего и это здорово на него повлияло. Он понял, что не судьба ему балдеть в Болдино и тарханить, что движется в Тарханах, и встал на правильные рельсы. Моша сменил букву в имени и взял фамилию Честного Рифмача Томаса. Переменившись, он начал писать стихи, как кельтский прообраз и вскоре стал модным автором, а со временем и классиком.

Гоги презрел святость карточного долга и, согнувшись пред Светочем, буквой Зю, стал молить о прощении. Он поклялся матерью, что излечится от игромании, и дал зуб, что начнёт честную жизнь простого литератора. Хозяин помиловал гостя и по простоте душевной не взял расписку. Довольный мегрел удалился и, конечно, надул.

Иван в одну ночь прокутил свою долю с дорогими стриптизершами из Аглицкого клуба. Он отловил Александра Сергеевича у парадного подъезда и стал снова клянчить сюжеты о животных. Поэт не повёлся и дал вежливый отказ до прибытия Ферганского чуда. Посоветовав Ване почаще читать «Дареллу» в переводе Киплингского, он сам положил на стихи свежий анекдот из древней Греции. Истории была о Лебеде, Раке и Рыбе, которых один придурок запряг в один воз. Для объёма Гений разбил сюжетец на три части и вставил много прилагательных. Публикуя их отдельно, он назвал Лебедя – Царевной, а Рыбку и Петушка стоящем раком, позолотил. Последнего Гений ещё и насадил на спицу.

Со временем этот анекдот дошёл и до Ваньки, потому что Ржевский пересказал его трижды на одном балу:
– Однажды Лебедь раком Щуку…

То есть со слов похабного поручика выходило, что родственник генерала поимел по собачьи не рядовую рыбку, а влиятельного хищника. Общество смеялось, но цитировать не смело, дабы не быть заподозренным в вольтерьянстве.

Добрый Гений всё же сжалился над Иваном Андреевичем. Он вынес Баснописцу почитать книгу, где все главные герои были звери и лес, Бианки. Зажав фолиант, летучий Иван испарился, напевая любимых Крыльев: «Бип Боп, Бип Боп».


6. По дороге с Радищевым

Александр Сергеевич вложил весь выигрыш в билеты до Санкт-Петербурга. Чтобы добыть провизию на дорожку, ему пришлось идти на поклон к высшему свету. Обрадовавшись отъезду бузилы, московская элита распорядилась зарезать всех курей, пощадив одних несушек. Снисходительно подав Поэту яловую поджарку с привкусом прогорклого масла, меценаты припрятали перо и пух по именьям.

Продолжая глумление, они снабдили Пушкина крутыми яйцами, намекая на его мягкосердечность. Желая Гордости нации острейшего гастрита, спонсоры даже скинулись по грошику на ящик дешёвой грушовки. Теплую воду с осадком из белых хлопьев доставили прямо к поезду. К ней прилагалась записка на пяти листах с подписью: «Ваш Доброжелатель». Там подробнейшим образом описывался адюльтер Натали с одной высокопоставленной особой, двумя актрисами и тремя гусарами.

Судя по знанию интимных деталей, доброхот был явно из группы поддержки, арендованной для достижения наивысшего куража. Однако догадаться кто именно, не было возможности. Кроме означенных лиц в команду се ливрэр а ля де-бош бегло входили студенты гуманитарии, статистки Малого и Большого театра, и даже один поп-расстрига. Это не считая сенных девок, цыган обоего пола и медведя, который сняв шкуру, оказался толстым трансвеститом в летах. Дочитав гадкий пасквиль, Поэт в сердцах сплюнул и, скомкав веленевую бумагу, швырнул её на перрон.

Семья Александра Сергеевича подпоясалась, присела на дорожку и загодя прибыла на вокзал. Сметя с дороги одну проводницу, она оттоптала ноги другой и забралась в «Красную стрелу».

Вскоре раздался гудок паровоза и свисток человека. Вагончик тронулся, а перрон остался вместе с окурками, скомканной бумажкой и фуражкой станционного смотрителя. Железнодорожник переусердствовал, давая флажком отмашку машинисту и потерял равновесие от рвения. Свалившись под колёса, он зацепился форменным ремнём за шток тормозного цилиндра и поехал в путешествие зайцем.

Растрачивая себя по частям, бедняга волочился под поездом до самого Боло-гого. На всём пути следования дикие собаки, звери и вороны вступали в бой за его останки. Свисток нашли крестьянские дети в Едрово и тоже сгрызли, а красный флаг попал в лапы народников из Хотилово. Он долго служил им верой и правдой, пока не порвался в пьяной кабацкой драке с марксистами.

Осиротевшая фуражка битый час пролежала в луже под дождём, пока её не обнаружила стая бомжей с Каланчёвки. Они каждый день приходили встречать приезжих провинциалов с камнем за пазухой. Бомжи обрадовались находке и стали носить её по очереди и в хвост, и в гриву. Увидав изнанку бытия, фуражка опустилась и начала вести разгульный образ жизни. У неё открылось второе дыхание и она воцарилась на квадратных головах новых друзей набекрень.

Смятую записку нашёл и высушил атаман беспризорников Копчёный Мустафа. Он каждый вечер читал её по слогам и жаждущие любви мальцы слушали, не покладая рук. Спустя месяц, пришлый поц по клички Кручёный, скрысил эротический бестселлер. Не ведая грамоты, он скурил все листы, набивая их самосадом пополам с конопелью. А ещё через месяц Копчёный наткнулся на Кручёного и зарезал, внеся свою лепту в борьбу с неграмотностью.

В курьерском вагоне дети, многочисленная челядь и приживалки устроили свару. Скандал случился из-за нижних полок и места у оконца по ходу поезда. Невольник чести сразу выявил зачинщицу и выставил французскую гувернантку в тамбур на экзекуцию. Строя близких по своим местам, он отобрал у младшенького папиросы и путеводитель Радищева, стянутые им в суматохе с привокзального лотка. Суровый отец отвесил шалопаю увесистый щелбан за воровство и дружески потрепал по щеке за ловкость рук.

Старшенькая вызвалась почитать просветителя вслух. Внимая, табор затаил дыхание и принялся пожирать всухомятку жирные ляжки курей с яйцами. Получив изжогу, путешественники достали просроченное ситро и жадно выпили весь ящик. Челядь начала рыгать и конфузиться, а дети пукать дюшесом и смеяться.

Оторвавшись от чтения, старшенькая всплакнула. То ли узнав об угнетении народа и падения его нравственности из-за разврата верхов, то ли оставшись без газировки. В любом случае, она вскоре угомонилась и под стук колёс большое семейство отошло в объятья Морфея.

Выйдя в тамбур, добрый Гений нежно пожурил молодую парижанку и отшлепал для проформы. На радости, что всё обошлось без денежного штрафа, мамзель обдала благодетеля французской любовью, после чего и они отправились почивать.


7. Дорогая моя столица

В столице Пушкин решил подняться из простых сочинителей в солидного издателя. Под пять поручителей и пятнадцать процентов годовых, он взял кредит и купил лицензию на издание ежеквартальника.

Однажды на углу Невского с Литейным, Гений чисто случайно столкнулся с Гоги. Обворовав и ославив Наше Всё, наглец переоделся Пушкиным и, как ни в чём не бывало, прогуливался гоголем по каменным джунглям. Он сменил свою худую шинель на роскошную пелерину из добротного аглицкого твида и напялил на голову шикарный шёлковый шапокляк.

Как и подобает звезде, Мегрел взирал на встречную публику с высоких каблуков остроносых французских туфель с модными пряжками. Снисходительно улыбаясь, он поигрывал тростью с резным набалдашником в виде головы верабукового льва. Гоги кокетливо стреляя глазами на светских дам и простых содержанок, и всем своим видом показывал, что его дела идут в гору.

Александр Сергеевич взял его за грудки и угрожающе зашипел:
– Мало тебе тырить мои сюжеты, так ты в них ещё пишешь, что жулики на дружеской ноге с Солнцем русской поэзии!

Мегрел вспомнил, что Пушкин любит кидаться камнями и задрожал. Из-под его пелерины потекла струйка, орошая и без того грязную брусчатку. Пушкин отошёл, но для острастки напомнил, заглядывая в рот собеседнику:
– Ты ж, гад, зуб мне давал.

С перепугу Гога выдал рукопись для Пушкинского журнала, придумал ему современное название, а себе новый Ник – Гоголь-моголь. Как редактор, литератор урезал псевдоним вдвое, но как человек снизошёл до пояснения:
– Несмотря на пиетет грузинских евреев к яйцам и цукеру, в нашем обществе бытует предвзятое отношение к национальным кухням.

Помня своё предназначение, Добрый Гений не стал забирать зуб, подавать в суд и опять простил плагиатора. Гоги был раздавлен такой добротой. Он задумался о бытие, переменился и зажил новой жизнью. Никошвили отрёкся от конца своей фамилии, а её начало перевел на русский и сделал своим именем. Вскоре он стал модным автором, а со временем и классиком.

В своём журнале Поэт стал публиковать друзей и свои эпиграммы на власть имущих. Этим он нажил много врагов и, по их указке, Самодержец сделал его невыездным.

Но даже с текстами Пушкина и Гоголя публика плохо покупала журнал для интеллектуалов. Вдобавок выяснилось, что его название спёрто у известной дамы, которая давно держала под этой маркой балаган. Она волка съела на брендах и могла запросто обвинить Поэта в плагиате.

Александр Сергеевич терпел убытки, а Натали блистала на балах ко всеобщему удовольствию. Она имела грандиозный успех среди студентов, обер-полицмейстеров и настоящих полковников. Генерал-губернаторы и те почитали за честь сплясать с ней падеграс или мазурку. За породистой Натали волочились даже особы нетрадиционной ориентации, так как его высочество Бенкендорф распустил небылицы про её ягодицы.

Один такой яркий представитель секс-меньшинств был француз – Шарль Дантес, из эмигрантов последней волны. Состоя в предосудительных отношениях с голландским посланником Луи Геккерном, он умело этим пользовался. Мерзавец объявил сожителю мораторий, пока его не усыновят, не дадут титул Барона и не перепишут на него завещание. У старого дипломата не было выхода и он согласился, скрепя сердце.

8. Голубое лихо

Чтобы быть ближе к Наталье Николаевне, Дантес посватался к её старшей сестре. Засидевшаяся в девках Екатерина Николаевна устала давить прыщи и отдала руку галантному гею.

Когда Натали приезжала к ним в гости, лукавый эльзасец говорил:
– Бонжур, мадам. А я вот на променад собрался. Так что миль пардон и Адью.
Наивные Гончаровы верили. Повеса делал вид, что уходит, а сам возвращался на цыпочках и пристраивался к замочной скважине. Подслушивая девичьи тайны, он часами подсматривал за сёстрами с вожделением.

В другой раз хитрый Шарль притворялся хлебосольным хозяином. Он распоряжался подать в гостиную залу самовар, выпечку и сладости. Во время чаепития негодяй намеренно ронял на паркет ложечку с фамильным вензелем Гончаровых. Опустившись под столом он прятал в карман серебро серебро и лапал Натали за туфельки, подглядывая под её платье. Натешившись, подлец вылезал и нагло заявлял, что столовый прибор куда-то запропастился, а потом нёс добычу в скупку.
Вырученные деньги он тратил на развратных мальчишек из малоимущих семей. В кондитерской лавке распутник покупал себе монпансье, а мальцам фигурные леденцы и тульское лакомство. Пряником он заманивал на романтическое свидание уличных продавцов газет или кваса, чистильщиков сапог, да и просто гулящих детей.

Платя извозчику два счётчика, распутник вёз их в темные аллеи Екатерингофского сада. Блудливые огольцы обожали сосульки и за петушка на палочке были готовы предаться пороку прямо в карете.

Однажды скверный Барон подсунул свояченице бочку пива с тухлыми раками. Съев несвежее и выпив лишнего, она понеслась в писсуар, но из-за девичьей памяти забыла о щеколде. Увидав спящую сидя красавицу, Дантес был не в силах более себя сдерживать и распустил руки. . Скинув с себя сапоги и кюлоты, он разорвал на даме новый лиф и настырно полез под старый корсет.

Очнувшись от кошмара, писаная краса прыснула освежитель воздуха в глаза насильнику. Когда слепец повернулся к рукомойнику, она выхватила туалетный ёрш и по рукоятку вонзила в мягкое место агрессора.

На шум баталии, примчалась её старшая сестра, которой тоже приспичило. Грозная, как гроза, Катерина строгим окриком спасла евротуалетную комнату от полного разгрома.

После этого случая, Натали каждую полночь стала являться к свояку во сне. Показывая своё эмансипэ, она скидывала платье, как уличная кокотка из Дурдана Иль-де-Франс и садилась в вольтеровское кресло. Жгучая фемина несколько раз медленно облизывала длинным и сочным языком пухлые губы и требовала:
– Подайте Шабли, мон ами.

Смакуя вино, она грациозно обмахивалась веером и двусмысленно раздвигала ножки по-крестьянски. Игриво косясь на Барона, кокетка расшнуровывала корсет почти до половины и пикантно приспускала кружевные панталоны на пядь с кувыркой.

Допив бокал, она, одевала пенсне и делалась похожа на фашистского Кнута Гамсуна (Педерсена). Госпожа вставала, складывала свой черепаховый веер и шлё-пала Шарля, пока бедняга не опускался ниц на четвереньки. Блудливо улыбаясь, она вынимала из ридикюля вожделенного ерша и подносила его к животрепещущей эль-засской заднице. Но тут каждый раз вместо сладостного коитуса являлась суровая Катерина и от волнения кричала грубости на разных языках мира:
– Ах, каналья! Эгейн сыскал сатисфаку на свой тухес. Я джаст нау такой халоймес тебе устрою, что форевер фогет все задние цоресы. Факабича традиторе батард проклятый.

Изысканная красотка мигом исчезала, а француз просыпался в холодном поту. Он выкарабкивался из-под волосатой подмышки и жирной ляжки Катерины и бросался к окну. Распахнув створку, Барон судорожно глотал свежий воздух и думал о несбывшемся. Неоконченная пьеса для механического инструмента рвала его возбуждённый мозг и он ещё долго не мог уснуть.

Иностранец вконец потерял голову и начал повсюду преследовать Натали. Презрев мнение света, он мог прямо средь шумного бала схватить свояченицу за та-лию утащить за колонну. Там в полутьме подлец лапал её белые перчатки и дыша пороком в сказочное ушко, молил о репетитионе.

Натали пожаловалась мужу на домогательства Дантеса, и он вызвал бисексуала на дуэль. Около пяти часов вечера они сошлись на крутом берегу Черной Речки в пригороде Петербурга. Обдуваемый колючим январским ветром Гений почуял, что бретёр поддел железную кольчужку. Рассвирепев от такой подлости он одним выстрелом отстрелил негодяю оба яйца.

9. Последствия поединка.

Француз смылся лечиться в Германию, так как слышал от чечен, что тамошние лекаря творят чудеса за деньги. Немецкие доктора специально для него выписали из Севильи парнЫе яйца Иберийского быка. Стоило крупному самцу пасть смертью храбрых под ударами пикадоров, бандерильеров и тореро, как ему отсекли мошонку. Её обложили льдом и галопом доставили в операционную. Имплантат пришили под сильным наркозом и он прижился на Дантесе, как на собаке. Вскоре он смог с новой силой окунуться в содомские оргии. Благодаря им и покровительству масонского братства, Барон сделал блестящую политическую карьеру. Из простого дельца и депутата он выслужился в уважаемого банкира и сенатора.

Жизнь Шарлю удручала лишь его усопшая младшая дочь – Леония-Шарлотта. В ней взыграла русская кровь, и она с детства не расставалась с томиком стихов своего дядюшки Пушкина. Узнав, что её отец дразнил Наше Всё «рогатым нигером», а потом и убил своего свояка, юная дева сошла с ума и умерла. С той поры она стала каждую полнолунную полночь являться Барону и угрожать жуткими последствиями.

Александр Сергеевич получил на поединке легкое ранение навылет. Его друг и секундант – Константин Дознас, по кличке Медведь, доставил раненого домой в карете.

Узнав это, голубой бомонд поклялся добить Наше Всё, а во избежание вендетты вырезать и всю семью. Тем более, что за смерть Поэта Геккерн пообещал подводу голландской гидропоники, жидомасоны – веточку акации, а Бенкендорф - почётную грамоту. Наёмные убийцы из глубинки и дальних стран понаехали в столицу. Вместе с местными коллегами они обложили Пушкина.

По набережной Мойки шныряли лица южных национальностей с отравленными кинжалами. Не отставали и отечественные киллеры, сжимая наготове сапожные шила, щедро смазанные крысиным ядом. Среди них выделялись бледностью и безумием в очах юноша размахивающий топором. Будочники следовали указанию с верху и тупили глаза, и отворачивались.

Отдельной элитной кучкой держались бомбисты, переодетые в простолюдин. Профессионалы курили папиросы, как матросы и постоянно имели под рукой огонь для запала. Переминаясь от холода с ноги на ногу, они выжидали, когда в доме № 12 кончится кислород и откроется форточка.

В здании напротив снял дешёвую комнату дорогой импортный киллер. Внутри виолончельного футляра он пронёс в номер дальнобойное ружьё Перде, а снаружи вывесил табличку «Не беспокоить». Приоткрыв оконце, умник высунул ствол с Цейсовской оптикой и наблюдал за диспозицией, рискуя простудиться.

Гений всё это предвидел и заранее оставил посвященным записку:
На свете счастья нет, а есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля, —
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальнюю трудов и чистых нег...

Ещё загодя он сказал Натали:
– Пора, мой друг, пора, – и она повелела няне привести с Царскосельского вокзала бомжа с Африки. Новый жилец выглядел ровесником Поэта, хотя был гораздо моложе. Он уже неделю валялся в подвале на леднике, пил горькую почёрному и помирать явно не собирался.

Горланя рэп, забулдыга в оспинах мочился в бочку с мочёными яблоками и гадил прямо на земляной пол. Сенные девки стали опасаться спускаться за соленьями. Фривольный Мавр задирал им сарафаны, щипал за задницы и склонял к срамным деяниям. Свои резоны он подкреплял пикантной демонстрацией выдающихся достоинств. С каждым разом его бахвальство увеличивалось и всё глубже, и глубже проникало в неокрепшие умы. Бедным молодухам становилось всё трудней и трудней отказываться от заманчивых предложений.

Прибывшие к раненному медики Арендт и Саломон были посвящены. Гончарова попыталась сунуть им крупную купюру, но обрусевший немец и русский еврей возмущённо отклонили гешефт. Они бросили жребий, и спускаться вниз выпало Арендту. Он зажёг канделябр, попросил прощения у Гиппократа и начал нисхождение. В подземелье эскулап перекрестился и поставил пьяному эфиопу пиявки. Тот в одночасье отмаялся и преставился.

Костя Медведь поднял мёртвого негра наверх, как пушинку, и положил во гроб. Доктора составили бум